Записки истории: приключения русской армии в париже. Русская армия на улицах парижа Про "бистро", точнее про "быстро"

СЕРГЕЙ ВАЛЯНСКИЙ ДМИТРИЙ КАЛЮЖНЫЙ РУССКИЕ ГОРКИ: КОНЕЦ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА Об авторах Как могло произойти, что великая мировая держава, некогда совершившая невиданный рывок от сохи до освоения космоса, за считанные годы превратилась в страну-развалюху с

Франция была истощена, обескровлена, и даже военный гений ее императора не мог уже спасти положение. Солдат катастрофически не хватало, и Бонапарту теперь приходилось ставить под боевые знамена чуть ли не подростков.

29 марта 1814 года русские и пруссаки под общим руководством императора Александра I вышли к Парижу. На следующий день состоялся ожесточенный бой. Войска союзников захватили пригороды, установили на господствующих высотах артиллерийские батареи и начали обстрел жилых кварталов.

В 5 часов вечера командующий обороной города маршал Мармон направил к Александру парламентеров. Глубоко за полночь был подписан акт капитуляции. Столица Франции сдавалась «на великодушие союзных государей». Утром 31 марта союзники заняли город.

Спустя 11 дней, под давлением собственных маршалов, полностью деморализованных падением столицы, Наполеон подписал отречение от престола и согласился отправиться в ссылку на остров Эльба. Война закончилась. Оккупация Парижа длилась два месяца, пока во Франции не была восстановлена монархия, и ее новый король Людовик XVIII не подписал со странами-победительницами мирный договор.

Герои Севера
Битву за Париж Александр выиграл дважды. Один раз во время штурма, второй раз – на следующий день, когда торжественно въехал в город во главе союзных войск. Парижане, видимо, пережили то, что сегодня назвали бы «разрывом шаблона».

Изрядно запуганные бонапартовской пропагандой, они с трепетом ждали грубых северных варваров, ужасных как снаружи, так и изнутри. Но увидели дисциплинированную, прекрасно оснащенную европейскую армию, офицеры которой свободно изъяснялись на их собственном языке. А возглавлял эту армию прекраснейший из государей: учтивый, просвещенный, милостивый к побежденным, да еще и модно одетый. Французы радовались так, будто в город вступали их собственные войска, одержавшие самую славную из своих побед.

Вот как описывал эту «встречу на Сене» поэт Константин Батюшков, служивший тогда адъютантом у генерала Николая Раевского: «Окна, заборы, кровли, деревья бульвара, все, все покрыто людьми обоих полов. Все машет руками, кивает головой, все в конвульсии, все кричат: «Да здравствует Александр, да здравствуют русские! Да здравствует Вильгельм, да здравствует император австрийский! Да здравствует Людовик, да здравствует король, да здравствует мир!» Кричит, нет, воет, ревет: «Покажите нам прекрасного, великодушного Александра! (…) И держа меня за стремя, кричит: «Да здравствует Александр! Долой тирана! Как хороши эти русские! Но, господин, вас можно принять за француза. (…) Да здравствуют русские, эти герои Севера! (…) Народ был в восхищении, а мой казак, кивая головою, говорил мне: «Ваше благородие, они с ума сошли».

Александр действительно вел себя доброжелательно и благородно. Он говорил на французском, как на родном. Он не вспоминал зла, причиненного его стране. Он возлагал всю вину исключительно на Наполеона, отдавая при этом должное мужеству французских солдат.

Он искренне восхищался французской культурой. Он распорядился немедленно отпустить полторы тысячи пленных, взятых во время сражения за Париж. Он гарантировал жителям города личную безопасность и неприкосновенность имущества, а на постой в пределах городской черты разместил лишь гвардейские части. Когда благодарные парижане предложили ему переименовать Аустерлицкий мост, название которого могло доставлять российскому императору неприятные воспоминания, Александр вежливо, но с достоинством отказался, заметив: достаточно, мол, и того, что люди запомнят, как он прошел через этот мост со своими войсками.

Дайте нам Бурбонов!
Наполеон еще оставался императором Франции, а Париж уже знать его не хотел и преклонялся перед его главным врагом. Руже де Лиль, автор грандиозной «Марсельезы», очарованный, как и многие, личностью Александра и великолепием русских гренадер, разродился безыскусной контрреволюционной одой:

«Героем века будь и гордостью Творенья!
Наказаны тиран и те, кто зло несут!
Народу Франции дай радость избавленья,
Верни Бурбонам трон, а лилиям — красу!»

Впрочем, многих русских офицеров покоробило, с какой быстротой изменились политические симпатии парижских масс. Прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка Иван Казаков впоследствии признавался: «Я был поклонником Наполеона I, его ума и великих всеобъемлющих способностей; а Франция, как пустая женщина и кокетка, изменила ему, забыв его услуги, — что он, уничтожив анархию, — возродил всю нацию, возвеличил и прославил ее своими удивительными победами и реорганизацией администрации».

А уже упомянутый Батюшков дивился, видя, как «тот самый неистовый, который кричал несколько лет назад тому: «Задавите короля кишками попов», тот самый неистовый кричит теперь: «Русские, спасители наши, дайте нам Бурбонов! Низложите тирана! (…) Такие чудеса превосходят всякое понятие».

В столице мира
Тем не менее, о жизни в Париже практически все русские офицеры вспоминали с удовольствием. Офицер Главного штаба при Его Императорском Величестве Александр Михайловский-Данилевский (впоследствии генерал, сенатор и военный историк), описывая наступление русской армии на столицу Франции, писал: «Все горели нетерпением войти в город, который долгое время давал уставы во вкусе, модах и просвещении, город, в котором хранились сокровища наук и художеств, который вмещал в себе все утонченные наслаждения жизни, где недавно писали законы народам и ковали для них цепи, (…) который, одним словом, почитался столицею мира».

Шеф 17-го егерского полка Сергей Маевский, выражался еще более восторженно: «Какое-то особенное предубеждение, всасываемое с млеком матери говорило мне, что в Париже – все сверхъествееннно и что, стыжусь сказать, что там люди ходят и живут не так, как мы; словом, они существа выше обыкновенного».

Правда, добравшись со своими егерями до этого «сверхъестественного» места, Маевский был несколько разочарован парижской архитектурой. Дворец Тюильри показался ему просто хижиной по сравнению с Зимним дворцом в Петербурге. Зато информационная насыщенность парижской жизни Маевского потрясла: «страсть к новостям так велика, что нет гульбища, нет даже кабака, где бы ни было своих афиш, своих проблем и своих газет!».

В начале XIX в. Париж был крупнейшим и роскошнейшим городом Европы. Своим покорителям он мог предложить самые разнообразные способы времяпрепровождения, в зависимости от их знатности, богатства и культурных потребностей.

Батюшков, например, восторгался Аполлоном Бельведерским: «Это не мрамор - бог! Все копии этой бесценной статуи слабы, и кто не видал сего чуда искусства, тот не может иметь о нем понятия. Чтоб восхищаться им, не надо иметь глубоких сведений в искусствах: надобно чувствовать. Странное дело! Я видел простых солдат, которые с изумлением смотрели на Аполлона. Такова сила гения!».

Гвардейские офицеры превратились в завсегдатаев парижских салонов, где пользовались большим успехом. «Нам и в голову не приходила мысль, что мы в неприятельском городе - писал прапорщик Казаков. - Французские дамы явно оказывали предпочтение русским офицерам перед наполеоновскими и про последних говорили вслух, qu"ils sentent la caserne [что от них несет казармой]; и действительно мне случалось видеть, как большая часть из них входят в кивере или в каске в комнату, где сидят дамы».

Наслаждения и их последствия

Разумеется, находились и те, кто предпочитал удовольствиям возвышенным – удовольствия более простые и чувственные.

«Около 11-ти часов ночи парижские сирены вырываются из погребов своих и манят охотников до наслаждений. Зная, что русские очень падки и щедры, они почти насильно тащат в свои норы молодых наших офицеров», - сетовал Маевский. А потом, исходя, видимо, из собственного опыта, делился «техническими» подробностями: «женщина, заманившая вас в нору, в дом, на чердак 3-4-го этажа, никогда не решится ни обобрать вас, ни обворовать, ни ограбить; напротив, она дорожит репутацией дома и дает вам билет, где отыскать ее на предбудущее время. Хозяйка дома и лекарь отвечают за ее здоровье, но с этой стороны не всегда и не на всех можно полагаться».

Иван Казаков, которому на момент взятия Парижа еще не исполнилось 18 лет, был определен на постой к известному парижскому врачу-хирургу, директору старейшей парижской больницы «Отель-Дьё» Гийому Дюпюитрену. Они быстро сблизились, и доктор взял молодого гвардейца под опеку.

Заботясь о нравственном и физическом здоровье своего постояльца, Дюпюитрен как-то раз чуть ли не силой затащил его в свое заведение и отвел в палату пациентов, больных сифилисом. Казаков был шокирован: «Что я тут увидел, подействовало на меня так сильно, что я хотел уйти, но Дюпюитрен схватил меня за руку: «Нет, нет, дорогой мой, вам нужно знать, что и с вами будет то же, если вы будете бегать по публичным местам; и вот почему я вас принудил заехать сюда со мной. Дайте мне слово, что вы не пойдете в эти гнусные вертепы».

Русский прапорщик пообещал даже не думать об этом, и вообще проникся к французскому доктору самыми теплыми чувствами: «Таким образом он меня покорил своей воле, а я его полюбил и слушался, как отца». Покинув Париж, Казаков поддерживал переписку с Дюпюитреном на протяжении 20 лет, до самой смерти последнего.

Невозвращенцы

Впрочем, не все в Париже происходило полюбовно. Поручик Николай Муравьев (в будущем - Муравьев-Карсский, генерал и военный губернатор Кавказа) отмечал, что за два месяца оккупации в городе нередко случались дуэли: «Наши русские тоже дрались и более с французскими офицерами армии Наполеона, которые не могли нас равнодушно видеть в Париже».

Кроме того, у военнослужащих низового состава постепенно стало накапливаться раздражение, вызванное недостаточно хорошо налаженным снабжением и издержками франкофильской политики Александра. «Во все время пребывания нашего в Париже часто делались парады, так что солдату в Париже было более трудов, чем в походе. Победителей морили голодом и держали как бы под арестом в казармах. Государь был пристрастен к французам и до такой степени, что приказал Парижской национальной гвардии брать наших солдат под арест, когда их на улицах встречали, от чего произошло много драк, в которых большею частью наши оставались победителями. Но такое обращение с солдатами отчасти склонило их к побегам, так что при выступлении нашем из Парижа множество из них осталось во Франции», – читаем в записях Муравьева, изданных лишь во времена Александра II, уже после смерти самого автора.

Однако к дезертирству русских солдат подталкивала не только обида на начальство. Рассказывают, что как-то раз французские маршалы спросили у одного английского генерала, что ему больше всего понравилось в Париже. «Русские гренадеры», - ответил он. Французам тоже нравились «русские гренадеры». Офицер-артиллерист Илья Радожицкий вспоминал: «Французы подговаривают наших солдат остаться у них, обещая золотыя горы, и уже из 9-го корпуса в две ночи бежало 32 человека».

При этом жилось на французской службе, видимо, неплохо. Известный нам прапорщик Казаков познакомился в Париже с французским гренадером, который носил фамилию Федоров и был родом из Орловской губернии. Попав в плен к французам под Аустерлицем, он был потом принят на службу в «старую гвардию». В кампании 1812 года Федоров не участвовал: «Перед походом в Россию, меня полковник отправил в кадры, чтоб не драться мне против своего отечества», - объяснил он Казакову. Жалованьем и отношением со стороны начальства Федоров был доволен. Кроме того, во Франции он успел обзавестись семьей, и, несмотря на уговоры Казакова, вернуться в Россию категорически отказался.

Фрагмент картины «Казачья пляска ночью на Елисейских полях», Опиц Георг-Эммануэль

Вывод войск

Русские части стали покидать Париж в конце мая. «Мы провели там три недели, которые прошли для нас сплошь очень весело. Целый хаос новых впечатлений, удовольствий и наслаждений всякого рода, которых и описать невозможно. (…) Затем у нас получилось пресыщение от всех удовольствий, и мы даже обрадовались, когда настало время отъезда из Парижа», - так конспективно изложил свою жизнь во французской столице ротмистр Иван Дрейлинг.

После полутора лет, проведенных за границей, многие стали испытывать тоску по родине. Даже «Прекрасная Франция» казалась уже не такой прекрасной. «Париж есть удивительный город; но я смело уверяю вас, что Петербург гораздо красивее Парижа, что здесь хотя климат и теплее, но не лучше киевского, одним словом, что я не желал бы провести мой век в столице французской, а во Франции еще и менее того», - сообщал в частной переписке Батюшков.

В целом, оккупационный режим оказался достаточно гуманным. Когда русские ушли, в памяти парижан остались не столько отдельные эксцессы, без которых, конечно, не обошлось, сколько император Александр, блеск его армии и «русская экзотика», представленная в основном казаками. По французским меркам, последние оказались диковатыми: они причудливо одевались, купали голышом коней в Сене, жгли костры на Елисейских полях, - но не такими уж и страшными.

Что общего у русского с французом

Генерал-майор Михаил Орлов, «Капитуляция Парижа»:
«В это время и долго после того русские пользовались у французов гораздо большею благосклонностью, чем другие нации. Причину этого искали в предполагаемом сходстве характеров и вкусов; а я, напротив, приписываю стечению особенных обстоятельств. Мы любили язык, литературу, цивилизацию и мужество французов, с убеждением и энтузиазмом отдавали им во всех этих отношениях справедливую дань удивления. Мы не имели, как англичане и немцы, литературы, которую могли бы противопоставить литературе французской; наша рождающаяся цивилизация не могла хвалиться своими открытиями в науках, успехам в искусствах. Что касается до храбрости, то обе нации славно и не один раз встречались друг с другом на полях боевых и научились взаимно уважать себя. (...)

Но, собственно говоря о характере наций, мне кажется, ничто не сходствует так мало с истинным французом, как настоящий русский. Эти два существа совершенно различные, сближающиеся только в двух точках: инстинктуальной сметливости ума и беспечном презрении опасности. Но и в этом они не плотно соприкасаются. Француз лучше схватывает собственно идею, ловчее ею управляет, искуснее украшает ее, более извлекает из нее остроумных выводов. Но, с другой стороны, он легко ослепляется яркостью самых блестящих предположений своих, увлекается своей склонностью к утопиям, блуждает в отвлеченных подробностях и часто пренебрегает практическими выводами (…).

Русский, напротив, употребляет рассудок свой иначе. Горизонт его теснее, но взгляд более верен; он менее вещей усматривает вдруг, но лучше и яснее видит цель, которой хочет достигнуть. (…) Главный недостаток русского есть беспечность, элемент бесплодный, действие которого уничтожает у нас нередко усилия ума, возвращая способности наши к жизни только при температуре крайней необходимости. Главный недостаток француза, напротив, есть бурная деятельность, беспрерывно увлекающая его в преувеличение. Что может быть общего между этими двумя организациями, из которых одна, тревожная, пламенная, пускает беспрерывно во весь опор все соотечественные суетности по пути к успеху, а другая, сосредоточенная, терпеливая, возвращается к жизни, силе и движению только повторенными ударами крайней нужды?»

9 (31) марта 1814 г. русские войска во главе с императором Александром I триумфально вступили в Париж. Взятие столицы Франции стало завершающим сражением наполеоновской кампании 1814 г., после которого французский император Наполеон I Бонапарт отрекся от трона.

Разбитая под Лейпцигом в октябре 1813 г. наполеоновская армия уже не могла оказывать серьезного сопротивления. В начале 1814 г. войска союзников, состоящие из русских, австрийских, прусских и немецких корпусов, вторглись на территорию Франции с целью свержения французского императора. Русская гвардия во главе с императором Александром I вошла во Францию со стороны Швейцарии, в районе Базеля. Союзники наступали двумя отдельными армиями: русско-прусскую Силезскую армию возглавлял прусский фельдмаршал Г.Л. фон Блюхер, а русско-немецко-австрийская армия была отдана под начало австрийского фельдмаршала К Ф. цу Шварценберга.

В сражениях на территории Франции Наполеон чаще союзников одерживал победы, но ни одна из них не стала решительной из-за численного превосходства противника. В конце марта 1814 г. французский император принял решение пройти к северо-восточным крепостям на границе Франции, где рассчитывал прорвать блокаду вражеских войск, освободить французские гарнизоны, и, усилив свою армию, принудить союзников к отступлению, угрожая их тыловым коммуникациям. Однако союзные монархи, вопреки ожиданиям Наполеона, 12 (24) марта 1814 г. одобрили план наступления на Париж.

17 (29) марта союзные армии подошли к передовой линии обороны Парижа. Город на тот момент насчитывал до 500 тыс. жителей и был неплохо укреплен. Обороной французской столицы руководили маршалы Э.А.К. Мортье, Б.А.Ж. де Монсей и О.Ф.Л.В. де Мармон. Верховным главнокомандующим обороны города был старший брат Наполеона, Жозеф Бонапарт. Войска союзников состояли из трех основных колонн: правую (русско-прусскую) армию возглавлял фельдмаршал Блюхер, центральную - российский генерал М. Б. Барклай-де-Толли, левой колонной руководил кронпринц Вюртембергский. Сражение за Париж стало одной из самых кровопролитных битв для союзных войск, потерявших за один день более 8 тыс. солдат, 6 тыс. из которых - воины российской армии.

Наступление началось 18 (30) марта в 6 ч. утра. В 11 ч. к укрепленному селению Лавилет приблизились прусские войска с корпусом М. С. Воронцова, а русский корпус генерала А.Ф. Ланжерона начал наступление на Монмартр. Видя с Монмартра гигантские размеры наступающих войск, командующий французской обороной Жозеф Бонапарт покинул поле боя, оставив Мармону и Мортье полномочия для сдачи Парижа.

В течение 18 (30) марта все пригороды французской столицы были заняты союзниками. Видя, что падение города неизбежно и стараясь уменьшить потери, маршал Мармон отправил парламентера к русскому императору. Однако Александр I предъявил жесткий ультиматум о сдаче города под угрозой его уничтожения. 19 (31) марта в 2 ч. ночи капитуляция Парижа была подписана. К 7 ч. утра, по условию соглашения, французская регулярная армия должна была покинуть Париж. В полдень русская гвардия во главе с императором Александром I торжественно вступила в столицу Франции.

«ШПАГА ВСЕ ПОКОНЧИТ»

Военные критики находят кампанию 1814 г. одной из самых замечательных частей наполеоновской эпохи с точки зрения стратегического творчества императора.

Битва при Шато-Тьери 12 февраля кончилась новой большой победой Наполеона. Если бы не ошибочное движение и опоздание маршала Макдональда, дело кончилось бы полным истреблением сражавшихся у Шато-Тьери союзных сил. 13 февраля Блюхер разбил и отбросил маршала Мармона. Но 14 февраля подоспевший на помощь Мармону Наполеон разбил снова Блюхера в битве при Вошане. Блюхер потерял около 9 тысяч человек. К Наполеону подходили подкрепления, а союзники потерпели ряд поражений, и все-таки положение императора оставалось критическим; у союзников в наличии сил было гораздо больше, чем у него. Но эти неожиданные, ежедневно следующие одна за другой победы Наполеона так смутили союзников, что числившийся главнокомандующим Шварценберг послал в лагерь Наполеона адъютанта с просьбой о перемирии. Новые две битвы - при Мормане и при Вильневе, тоже окончившиеся победой французов, - побудили союзников к этому неожиданному шагу - просьбе о перемирии. Наполеон отказал посланцу Шварценберга (графу Парру) в личном свидании, а письмо Шварценберга принял, но отложил свой ответ. «Я взял от 30 до 40 тысяч пленных; я взял 200 пушек и большое количество генералов», - писал он Коленкуру и заявлял при этом, что может примириться с коалицией только на основании оставления за Францией ее «естественных границ» (Рейн, Альпы, Пиренеи). На перемирие он не согласился.

18 февраля произошла новая битва при Монтеро, и опять союзники потеряли убитыми и ранеными 3 тысячи, а пленными - 4 тысячи человек и были отброшены.

Наполеон, по отзывам даже неприятельских наблюдателей и мемуаристов, превзошел самого себя в этой, казалось, совсем безнадежной кампании 1814 г. Но солдат было мало, а маршалы (Виктор, Ожеро) были утомлены до последней степени и делали ряд ошибок, поэтому Наполеон не мог использовать полностью свои неожиданные в тот момент и блестящие победы. Наполеон гневно и нетерпеливо выговаривал маршалам и торопил их. «Какие жалкие оправдания вы мне приводите, Ожеро! Я уничтожил 80 тысяч врагов с помощью новобранцев, которые были еле одеты... Если ваши 60 лет вас тяготят, сдайте командование!..» «Император никак не желал понять, что не все его подчиненные - Наполеоны», - говорил потом, вспоминая об этом времени, один из его генералов. <…>

20 марта произошла битва при Арси-сюр-Об между Наполеоном, у которого в тот момент на поле сражения было около 30 тысяч человек, и союзниками (Шварценберг), у которых было до 40 тысяч в начале битвы и до 90 тысяч к концу. Хотя Наполеон считал себя победителем и действительно отбросил неприятеля на нескольких пунктах, но на самом деле битву должно считать не решенной по ее результатам: преследовать Шварценберга с его армией после сражения Наполеон не мог, он перешел обратно через реку Об и взорвал мосты. Наполеон потерял в сражении при Арси-сюр-Об 3 тысячи человек, союзники до 9 тысяч, но достигнуть разгрома союзных армий Наполеону, конечно, на этот раз не удалось. Союзники боялись народной войны, всеобщего ополчения, вроде того, которое в героические времена Французской революции спасло Францию от интервентов и от реставрации Бурбонов... Александр, Фридрих-Вильгельм, Франц, Шварценберг и Меттерних успокоились бы, если бы подслушали, о чем разговаривали вечером после битвы при Арси-сюр-Об Наполеон с генералом Себастьяни. «Ну что, генерал, что вы скажете о происходящем?» - «Я скажу, что ваше величество несомненно обладаете еще новыми ресурсами, которых мы не знаем».- «Только теми, какие вы видите перед глазами, и никакими иными».- «Но тогда почему ваше величество не помышляете о том, чтобы поднять нацию?» - «Химеры! Химеры, позаимствованные из воспоминаний об Испании и о Французской революции. Поднять нацию в стране, где революция уничтожила дворян и духовенство и где я сам уничтожил революцию!». <…>

После битвы при Арси-сюр-Об Наполеон попытался зайти в тыл союзников и напасть на сообщения их с Рейном, но союзники уже окончательно решили идти прямо на Париж. Из случайно перехваченных русскими казаками писем императрицы Марии-Луизы и министра полиции Савари к Наполеону Александр убедился, что настроение в Париже такое, что народного сопротивления ждать нельзя и что приход союзной армии в Париж сразу решит всю войну и кончит ее низвержением Наполеона. <…> Путь загораживали только маршалы Мармон и Мортье и генералы Пакто и Амэ; у них в общей сложности было около 25 тысяч человек. Наполеон с главными силами был далеко в тылу союзников. Битва при Фер-Шампенуазе 25 марта кончилась победой союзников над маршалами. Они были отброшены к Парижу, 100-тысячная армия союзников подошла к столице. Уже 29 марта императрица Мария-Луиза с маленьким наследником, римским королем, выехала из Парижа в Блуа.

У французов для защиты Парижа было около 40 тысяч человек. Настроение в Париже было паническое, в войсках тоже наблюдался упадок. Александр не желал кровопролития под Парижем и вообще разыгрывал великодушного победителя. «Париж, лишенный своих защитников и своего великого вождя, не в силах сопротивляться; я глубоко убежден в этом», - сказал царь М. Ф. Орлову, уполномочивая его прекращать бой всякий раз, когда явится надежда на мирную капитуляцию столицы. Ожесточенный бой длился несколько часов; союзники потеряли в эти часы 9 тысяч человек, из них около 6 тысяч русских, но, угнетенные страхом поражения, под влиянием Талейрана, маршал Мармон 30 марта в 5 часов вечера капитулировал. Наролеон узнал о неожиданном движении союзников на Париж в разгаре боев, которые он вел между Сен-Дизье и Бар-сюр-Об. «Это превосходный шахматный ход. Вот, никогда бы я не поверил, что какой-нибудь генерал у союзников способен это сделать», - похвалил Наполеон, когда 27 марта узнал о происходящем. Специалист-стратег сказался в нем прежде всего в этой похвале. Он сейчас же бросился с армией к Парижу. 30 марта в ночь он прибыл в Фонтенебло и тут узнал о только что происшедшем сражении и капитуляции Парижа.

Он был полон всегдашней энергии и решимости. Узнав о случившемся, он молчал с четверть часа и затем изложил Коленкуру и генералам, бывшим около него, новый план. Коленкур поедет в Париж и предложит от имени Наполеона Александру и союзникам мир на тех условиях, какие они ставили в Шатильоне. Затем Коленкур под разными предлогами проведет в поездках из Парижа в Фонтенебло и обратно три дня, за эти три дня подойдут все силы, какие еще есть (от Сен-Дизье), с которыми Наполеон только что оперировал в тылу союзников, и тогда союзники будут выброшены из Парижа. Коленкур заикнулся: а может быть, не в виде военной хитрости, но на самом деле предложить мир союзникам на шатильонских условиях? «Нет, нет! - возразил император. - Довольно и того, что был момент колебаний. Нет, шпага все покончит. Перестаньте меня унижать!»

МЕДАЛЬ «ЗА ВЗЯТИЕ ПАРИЖА»

В первый же день нового 1814 года русские войска переправились через реку Рейн близ города Базеля (в Швейцарии) и, вступив в земли Франции, стали с боями продвигаться (через Белияр, Везуль, Лангр) в глубь страны, к ее сердцу - Парижу. К.Н. Батюшков, которому суждено было с войсками дойти до Парижа, 27 марта 1814 года писал Н.И. Гнедичу: «...Мы дрались между Нан-жинсом и Провинс... оттуда пошли на Арсис, где было сражение жестокое, но не продолжительное, после которого Наполеон пропал со всей армией. Он пошел отрезывать нам дорогу от Швейцарии, а мы, пожелав ему доброго пути, двинулись на Париж всеми силами от города Витри. На пути мы встретили несколько корпусов, прикрывающих столицу и... проглотили. Зрелище чудесное! Вообрази себе тучу кавалерии, которая с обеих сторон на чистом поле врезывается в пехоту, а пехота густой колонной, скорыми шагами отступает без выстрелов, пуская изредка батальонный огонь. Под вечер сделалась травля французов. Пушки, знамена, генералы, все досталось победителям, но и здесь французы дрались как львы».

19 марта союзные войска торжественным маршем вошли в Париж. Французы были немало удивлены гуманным обращением пришедших с востока россиян. Они ожидали мщения русских за Москву, за пролитую в этой войне кровь разорением французской столицы. А вместо этого встретили русское великодушие. Жизнь Парижа продолжалась в том же размеренном ритме, как и до прихода русских войск - торговали лавки, шли театральные представления; толпы нарядных горожан заполнили улицы, они разглядывали бородатых русских солдат и пытались с ними объясняться.

Совсем по-иному вели себя союзные войска. Яркий тому пример приводит будущий декабрист К. Н. Рылеев, сообщая о своем разговоре с французским офицером в Париже: «...Мы покойны, сколько можем, но союзники ваши скоро нас выведут из терпения... - Я русский (говорит Рылеев), и вы напрасно говорите мне. - Затем-то я и говорю, что вы русский. Я говорю другу, ваши-то офицеры, ваши солдаты так обходятся с нами... Но союзники - кровопийцы!».

Но как бы там ни было, а война закончилась. Наполеон был сослан на остров Эльба в Средиземном море, и свергнутая французской революцией власть Бурбонов была снова восстановлена.

Наступало лето. Русские войска походным маршем возвращались в Россию. А 30 августа того же 1814 года манифестом императора Александра I была учреждена наградная серебряная медаль, на лицевой стороне которой помещено погрудное, вправо обращенное, изображение Александра I в лавровом венке и в сиянии расположенного над ним лучезарного «всевидящего ока». На оборотной стороне, по всему обводу медали, в лавровом венке прямая пятистрочная надпись: «ЗА - ВЗЯТИЕ - ПАРИЖА - 19 МАРТА - 1814».

Медаль предназначалась для награждения всех участников взятия французской столицы - от солдата до генерала. Но она не была им вручена. С восстановлением династии Бурбонов русский император счел негуманным выпуск в свет этой медали, которая бы напоминала Франции о былом крушении ее столицы. И только спустя 12 лет она была роздана участникам кампании 1814 года по велению нового императора Николая I, который «...накануне годовщины вступления русских в Париж, 18 марта 1826 года, повелел освятить эту медаль на гробнице своего брата (Александра 1)».

Выдача ее участникам началась 19 марта 1826 года и затянулась до 1 мая 1832 года. Всего было выдано более 160 тысяч медалей. Естественно, что на портретах героев Отечественной войны 1812 года, которые были написаны до 1826 года, эта медаль отсутствует среди других наград.

Существовало в основном три ее разновидности по размеру: общевойсковая - диаметром 28 и 25 мм и для награждения кавалеристов - 22 мм. Имелось поперечное ушко с продетым в него колечком для подвески награды на ленте. Подобная медаль, принадлежащая знаменитому партизану 1812 года Денису Давыдову, хранится в Ленинградском военно-историческом музее.

Существует также множество разновидностей этой медали уменьшенных размеров - 12, 15, 18 мм. Это фрачные медали для ношения на гражданской одежде. Носили медаль на груди на впервые введенной комбинированной Андреевско-Георгиевской ленте. Она была обычной ширины, но состояла как бы из двух узких ленточек: Андреевской - голубой и Георгиевской - оранжевой с тремя черными полосами.

Кузнецов А., Чепурнов Н. Наградная медаль. в 2-х тт. 1992

ВЗГЛЯД РУССКОГО ОФИЦЕРА НА ПАРИЖ В 1814 ГОДУ

Торжественный для всей Европы день 19 Марта 1814 года, день вступления в Париж союзных, братских войск разгласит славу Россиян в позднейших потомках, а Летописцы поставят на первом ряду достопамятностей Русскую непреоборимость, увенчанную патриотическим единодушием и неподвижною твердостью. Сама злословная, скрежещущая зависть окаменела при звуках бессмертной славы Русских, совершивших с неувядаемыми лаврами важнейшую эпоху в Истории. Они доказали вселенной могущество твердости народного духа и возвысили цену мужества древних Славян.

Великолепнейший вход наших войск в Париж озарялся чистейшим сиянием солнца, - изображения правоты Россиян! Оный сопровождаем был бесчисленным стечением народа.

Лишь только Император АЛЕКСАНДР и Прусский Король Фридрих Вильгельм с непобедимыми своими Героями приблизились к стенам города, как со всех сторон раздались громозвучные восклицания: «Да здравствуют АЛЕКСАНДР и Вильгельм, освободители Европы!» Миллионы голосов наполняли воздух, радостные отголоски повторялись повсюду; солнечные лучи представляли Перст Божества, благословляющего торжественное шествие Царей, поправших кичливую гордыню вероломства! Все были упоены живейшим восторгом: одни старались перекрикивать других, толпились под лошадей, - как будто считали за счастье быть попранными конями победоносного войска!

Тысяча вопросов: Где Российский Император? заглушали весь город! Смиренномудрие и привлекательная кротость были отличительными оттенками величества нашего Монарха. Все с жадностью устремляли глаза на Государя и пожирали взорами умиленность его взглядов; бросали вверх шляпы, шапки; преграждали улицы; хватались за Его коня, который, видимо, гордился столь священным бременем и, высокомерными шагами подавляя камни, озирался на все стороны, не причиняя окружающей тесноте ни малейшего вреда! Сам Буцефал уступил бы его важной поступи - как и Александр Македонский, конечно, отдал бы преимущество АЛЕКСАНДРУ Российскому!

Дома были наполнены, а кровли усеяны зрителями! Из окон, украшенных наибогатейшими коврами, усыпали цветами улицы, - плескали руками, - развевали платки и с восторгом восклицали: «Да здравствует Император АЛЕКСАНДР, воскреситель Бурбонов!» Миролюбивый цвет Лилеи чистейшею своею белизною затмил, наконец, кровавое знамя тиранского тщеславия! Многие отважные Француженки с неотступностью выпрашивали себе лошадей, - взлетали на оных и мчались вслед за Государем!

Сие неограниченное исступление едва ли свойственно великому народу. Давно ли Буонапарте, чтимый ими за Бога, подобными восклицаниями был встречаем во время наглого побега своего из России? Необдуманные переходы из одной чрезвычайности в другую означают ветреность характера. Все были в изумлении, видя необыкновенную свежесть и совершенное устройство в нашем войске, которое, по уверению Наполеона, было все разбито, рассеяно, и одни остатки оного скитались по Франции! Чистота оружия, амуниции, одежды и порядок в рядах поражали всех до безумия.

Никто не мог верить, чтобы сия самая чудесная армия из пределов Российских, сражаясь на каждом шагу, проходя по трупам дерзких врагов форсированными маршами, промчалась орлиным полетом чрез все пространство от Москвы до Парижа без всякого изнурения! Можно сказать, что природа сама была участницей в наших победах… На зачинающаго Бог! Не спасается Царь многою силою, и исполин не спасется множеством крепости своея.

С изумленными взорами все возглашали: «Храброе сие воинство подобно Ангелам, ниспосланным от Бога для освобождения нас от ига самовластного тирана!»

Везде забелелись кокарды в честь природных Царей! Кровавый кипарис превратился в смиренную Лилею! Кумир Наполеона, воздвигнутый в честь алчного его славолюбия на обелиске вышиною в 133, а в поперечнике в 12 фунтов на площади Вандомской (Place Vendome) - был в одно мгновение ока опутан веревками! - Исступленный народ стремился уже низвергнуть оной с высоты; но по воле великодушного Монарха нашего таковая неистовая наглость была остановлена! Белое знамя заступило место колоссального Гиганта!

Все поздравляли друг друга с воскресением потомков Генриха IV и с рукоплесканием восклицали: «Да здравствует Людовик XVIII!» Старая песня в честь Генриха (Vive Henri IV) оживотворялась у вех на устах! Музыка везде гремела! Вымышляемые увеселения по всем улицам взволновались! Всех желания обратились к дружественному союзу. Сам Бог осенял чистейшей радостью счастливые успехи всеобщего благоденствия!

Примерное благочестие Православного нашего Царя нимало не поколебалось от блестящей Его славы. Мечтательность одним безбожникам свойственна. Он повергает лучезарный венец, возлагаемый на Него всеми народами, пред подножием престола Божия; славу свою воздает Всевышнему и признает Всевидящее Око сопутником во всех Своих предприятиях, напечатлев богодухновенную сию мысль на груди сынов Отечества в память незабвенного 1812 года. Да постыдятся и посрамятся ищущи душу мою; да возвратятся вспять и постыдятся мыслящи ми злая!..

По окончании благодарственного с коленопреклонением молебствия, Государь Император отправился во Дворец, где знатнейшие вельможи имели счастье быть ему представлены.